Розовый треугольник в Кёльне - так называется мемориал геев и лесбиянок, которые стали жертвами нацизма в Кёльне (Mahnmal für die schwulen und lesbischen Opfer des Nationalsozialismus in Köln). Этот памятник посвящен геям и лесбиянкам, они были подвергнуты гонениям в нацистской Германии. Открытие монумента состоялось 24 июня 1995 года. Тогда это был второй подобный мемориал в Германии после Франкфуртского ангела.
Инициатором установки памятника в 1990 году выступило Немецкое объединение профсоюзов.

Описание

Розовый треугольник в Кёльне стоит в саду. Неподалеку находится Кёльнский собор, Музей Людвига и набережная Рейна. Рядом Гогенцоллерный мост, около которого встречаются гомосексуалы.
Автор проекта был определен конкурсом, в котором победил Ахим Цинкан (Achim Zinkann). Мемориал выполнен из розового и серого гранита, его высота - 120 сантиметров, длина - 69 см. В памятник включён розовый треугольник, который является символом ЛГБТ-движения, так как использовался нацистами для обозначения в концентрационных лагерях мужчин-заключенных, репрессированных по причине их гомосексуальности. Мемориал Розовый треугольник в Кёльне увенчан надписью, напоминающей о том, что он посвящен убитым и замалчиваемым геям и лесбиянкам, которые стали жертвами нацизма.

Из истории

Нацистским режимом ЛГБТ-сообщество было избрано в качестве мишени, так как его представители не вписывались в модель нового «арийского» общества с «новым порядком».
В 1933-1934 годах начинаются конкретные действия со стороны государства и НСДАП в частности. После убийства Рёма, который был высокопоставленным геем из партии, репрессии обрели массовый размах.
После «Ночи длинных ножей» и чистки в СА в 1934 году было организовано специальное отделение гестапо, занимающееся выявлением гомосексуалов. В 1936 году Генрихом Гиммлером было создано целое «Центральное имперское бюро, ведущее борьбу с гомосексуальностью».
Под прицелом нацистского режима оказалось около 1 миллиона мужчин, менее 100 тысяч из них были арестованы. Сотни геев были кастрированы по приговору судов.
К лесбиянкам относились спокойнее, так как считалось, что их легче «исправить». Да и юридического основания для преследования не было, в отличие от мужчин - § 175 Уголовного кодекса Германии. Женщин судили по статье «антиобщественное поведение».
К геям в лагерях относились жестоко: над ними издевались эсэсовцы, а также другие заключённые, многих забивали до смерти. Их отправляли на самые тяжёлые и опасные работы, «уничтожая» их через работу.
Только в 1980 годы государства официально признавали геев и лесбиянок жертвами нацизма. В 2002 году Правительство Федеративной Республики Германия извинилось перед ЛГБТ-сообществом за содеянные преступления гитлеровского режима.
Во многих странах Европы в наши дни были открыты памятники геям и лесбиянкам. Один из первых появился в Амстердаме в 1989 году. Его символика, как и символика Розового треугольника в Кёльне, основана именно на розовом треугольнике.

В июне по всему миру традиционно проводятся ЛГБТ парады; на улицах городов можно увидеть различные флаги, знаки и символы ЛГБТ движения. Эти символы разнообразны по происхождению и значению, но их объединяет главная цель - сделать видимыми сообщества, которые были вытеснены на обочину общества и вычеркнуты из истории. Более того - в условиях дискриминации и подавления эти символы отстаивают право людей на самоуважение и гордость.
Розовый и черный треугольники появились в тяжелые и страшные времена Холокоста, но позднее стали знаком солидарности и воли к борьбе. Лабрис - древний символ, до сих пор сохранивший значимость в жизни людей. Радужный флаг был создан как знак, утверждающий ЛГБТ движение. Но, кроме них, есть и другие символы, представляющие бисексуалов, трансгендеров, людей кожаной культуры и "медведей", входящих, вместе с другими группами, в состав многообразного ЛГБТ сообщества.

"Медведи" образуют особую субкультуру в гей сообществе; они проводят свои мероприятия и имеют свой кодекс поведения. Обычно медведи - это мужчины зрелого возраста, с густой растительностью на лице и груди; некоторые из них отличаются крупным телосложением и воплощают в своем внешнем виде образ маскулинности, принятый в среде рабочего класса, хотя ничто из перечисленного не является обязательным требованием или единственным показателем.
Медведи почти всегда гомо-или бисексуальные мужчины, но в последнее время в их сообщества стали также входить трансгендерные мужчины и те, кто избегает гендерных и сексуальных ярлыков. На сегодняшний день клубы медведей существуют во многих странах мира.
Международный флаг братства медведей был разработан в 1995 г. Крейгом Бирнесом. Цвет полос этого флага представляет цвет волос медведей.

Флаг субкультуры кожи

Сообщество "людей кожи" состоит из тех, кто интересуется одеждой и аксессуарами из кожи, садомазохизмом, связыванием, господством, униформами, резиной и другими видами сексуальных фетишей.
Кожаный флаг был разработан Генри Ластером и впервые представлен им на международном конкурсе "Мистер Кожа" в Чикаго в 1989 г. Чаще всего этот флаг можно увидеть в гей сообществе, но он включает все ориентации.
Другое название кожаного флага - "Черно-синий флаг с любовью".

В конце 1930-х годов правительство нацистской Германии приступило к реализации программы «чистки» немецкого общества от «нежелательных элементов». Начались массовые аресты представителей различных групп и отправка их без суда и следствия в концлагеря под так называемый защитный арест , где была разработана специальная система меток для заключённых . На форму узников делались нашивки в виде равностороннего треугольника («винкеля»), цвет которого служил для указания «категории». Красный треугольник носили политические заключённые , жёлтый (или жёлтую звезду Давида) - евреи, зелёный - уголовники, коричневый - цыгане, чёрный - «асоциальные элементы», лиловый - религиозные меньшинства, синий - лица, пытавшиеся незаконно эмигрировать из страны, а розовый - гомосексуальные мужчины.

Уголовное преследование гомосексуалов в Германии не было нацистским изобретением, однако если до 1935 года параграф 175 провозглашал ответственность преимущественно за анальный секс , то после реформы Уголовного кодекса заключению подлежали все мужчины, которые были заподозрены в гомосексуальных отношениях из-за поцелуев, объятий или даже каких-то намёков.

Между 1933 и 1944 годами по 175-му параграфу в Третьем рейхе было осуждено около 50 тысяч мужчин (в том числе около четырёх тысяч подростков), многие из которых были отправлены в тюрьмы. Также от 5 до 15 тысяч мужчин были депортированы в концентрационные лагеря. Неизвестно точно, сколько гомосексуалов погибло, но по данным немецкого историка и социолога Рюдигера Лаутмана , уровень смертности осужденных по 175-му параграфу в лагерях был самым высоким и доходил до шестидесяти процентов (для сравнения: среди политзаключенных - 41 %). На форму мужчин-гомосексуалов помещались розовые треугольники, эта маркировка выделяла их в одну из самых низких групп в иерархии лагерной социальной системы: с ними жестоко обращались не только охранники и администрация, но и другие заключённые.

Лесбиянки не подвергались систематическому преследованию со стороны нацистов, поскольку, по мнению фашистов, не представляли серьёзной угрозы для общества. Женщины не могли осуждаться по 175 параграфу, однако известно, что некоторые из них отправлялись в концлагеря как «асоциальные» и носили чёрные треугольники.

Репрессии против геев и лесбиянок в нацистской Германии считаются одной из частей Холокоста . Однако закон, по которому осуждались геи, просуществовал ещё долгие годы после победы над Гитлером . С незначительными изменениями он оставался действовать и после окончания войны ещё в течение 19 лет в ГДР и в течение 20 лет в ФРГ (см. Параграф 175). Рудольф Бразда , последний из известных переживших нацистские концентрационные лагеря геев, умер во сне 3 августа 2011 года в возрасте 98 лет. Преследование гомосексуалов в Третьем рейхе отражено в постоянной экспозиции берлинского «Музея гомосексуальности ».

Символ ЛГБТ-движения

История

В начале 1970-х годов организации по защите прав человека в отношении ЛГБТ-людей в США и Германии начали кампанию по популяризации розового треугольника как символа движения.

Так, в 1973 году западногерманская гей-освободительная организация Homosexuelle Aktion Westberlin (HAW) призвала геев носить розовый треугольник в память о жертвах прошлого и в знак протеста против продолжающейся дискриминации , предупреждая однако, что это может сделать их мишенью агрессии гомофобов . Двумя годами позже гей-журнал HAW-Info повторил этот манифест. В 1976 году вышел фильм «Розовый треугольник? Это был такой давно…» (нем. Rosa Winkel? Das ist doch schon lange vorbei ) режиссёров Петера Рехта, Детлефа Штоффеля и Кристианы Шмерль, который вновь поднял данный вопрос, а кроме того задокументировал преследование мужчин-гомосексуалов. Гей-журнал Rosa Flieder в 1980 году писал, что розовый треугольник - это не только память об истреблении геев в прошлом, но и напоминание о сохраняющемся угнетении и дискриминации в их отношении, поскольку параграф 175 ещё существовал в уголовном кодексе ФРГ . В следующем номере журнал отметил, что полиция в некоторых регионах Германии по-прежнему составляет списки граждан гомосексуальной ориентации.

Американские гей-активисты 1970-х годов также использовали розовый треугольник как символ памяти. Журналы Gay Sunshine (в 1973 году) в Сан-Франциско и The Body Politic в Торонто (в 1974 году) опубликовали материалы про использование розового треугольника в нацистских концентрационных лагерях и настоятельно призвали использовать этот символ в память о тех, кто подвергался преследованиям. Розовый треугольник стал активно использоваться в гей-освободительном движении. Благодаря этому когда какие-либо общественные деятели призывали к ограничению прав гомосексуалов, то они рисковали быть сравненными с нацистами. Например, розовый треугольник приобрёл особое политическое значение в 1974 году в Нью-Йорке во время общественной дискуссии вокруг законопроекта о защите прав человека в отношении гомосексуалов. Ортодоксальные еврейские группы выступали против постановления. Гей-активисты устроили пикет, участники которого надели нарукавные повязки с розовым треугольником в знак того, что гомосексуальные мужчины наравне с евреями были жертвами нацистских концлагерей. В следующем году в передовой статье The New York Times руководитель Нью-Йоркского Союза защиты гражданских свобод (англ.) русск. Айра Глассер (англ.) русск. призвал всех читателей носить розовый треугольник, чтобы высказать поддержку готовящемуся законопроекту, который был призван прекратить дискриминацию гомосексуалов в сферах занятости, жилья и общественных заведений. Касаясь вопроса о преследовании геев в нацистской Германии, Глассер писал: «Многие знают о жёлтой звезде , но розовый треугольник всё ещё погребён как некая историческая тайна».

В начале 1980-х многие отдельные мужчины-геи и группы начали использовать символ розового треугольника в его современном восприятии - как знак принадлежности к ЛГБТ-сообществу. Так как этот символ не был повсеместно известен, то треугольник стал играть роль своего рода тайной отметки, по которой можно было распознавать других геев и лесбиянок, когда они размещали его на бампере автомобиля или в виде нагрудного значка. Треугольник служил напоминанием о прошлом и текущем угнетении, данью памяти тем, кто погиб в лагерях, и тем, кто умирал от новой болезни - СПИДа .

Поскольку 1980-е годы в значительной мере прошли для ЛГБТ-сообщества под знаком начавшейся эпидемии СПИДа , поначалу особенно затронувшей геев, - многие гей-активисты направили свои действия на борьбу с распространением болезни, в том числе на законодательные и политические изменения. Зародившаяся в нью-йоркском социальном гей-центре организация ACT UP начала использовать розовый треугольник в изменённом виде - с вершиной, обращённой вверх, - как призыв к «активному отпору, а не пассивной покорности судьбе», в качестве символа необходимости активной борьбы со СПИДом и продолжающимся угнетением ЛГБТ-людей. Розовый треугольник часто появлялся над девизом «Молчание = Смерть». В своем манифесте активисты проводили параллели между нацистским периодом и кризисом СПИДа, заявляя, что «молчание об угнетении и уничтожении геев тогда и сейчас должно быть разбито в целях нашего выживания». Лозунг таким образом протестовал против табу на обсуждение безопасного секса и нежелания некоторых противостоять социальной несправедливости и безразличию правительства Рейгана .

В России розовый треугольник в 1990-е гг. дал название центру «Треугольник» - одной из первых организаций геев, лесбиянок и бисексуалов, среди руководителей которой были Евгения Дебрянская и Маша Гессен .

Противоречия

Розовый треугольник имеет яркий и праздничный вид, в результате чего он вскоре стал использоваться для маркировки принадлежности к ЛГБТ-сообществу в очень широком спектре: его изображения помещаются на запонки, серьги, значки, брелоки, плакаты. Сам розовый цвет начал ассоциироваться с гомосексуальностью. С точки зрения популярности как символа гомосексуальности он соперничает только с радужным флагом .

Однако некоторые геи и лесбиянки, особенно еврейского происхождения, ставят под сомнение целесообразность столь широкого использования нацистского знака. Другие считают, что использование розового треугольника в качестве символа гордости девальвирует память о страданиях гомосексуалов во времена нацизма, в возражение чему оппоненты апеллируют к продолжающейся борьбе против ненависти к геям и лесбиянкам, против дискриминационных в их отношении законов, к равнодушию правительства Рейгана во время эпидемии СПИДа. Как отмечал историк Эрик Н. Дженсен, «розовый треугольник выполнял множество задач: он объединял разнообразное сообщество гомосексуальных мужчин и женщин, мобилизовывал его политическую активность и служил интерпретирующей основой для современных событий». Некоторые исследователи отмечают политический характер символа, противопоставляя его невнятной, с их точки зрения, концепции радужного флага, и связывают с этим падение его популярности на всё более коммерциализирующихся гей-мероприятиях.

Варианты

В культуре

Розовый треугольник является основой символа Международного дня борьбы с гомофобией , а также других различных логотипов ЛГБТ-организаций и мероприятий.

Мемориальное значение розового треугольника отражено в различных памятниках ЛГБТ-сообщества. Этот знак изображен на мемориальных досках в память о нацистском геноциде геев и лесбиянок (Маутхаузен (1984), Нойенгамме (1985), Дахау (1985), на Ноллендорфплац в Берлине (1989), в парке Чезарини в Болонье (1990), Рисьера-ди-Сан-Сабба (2005), Бухенвальд (2006)). Также розовый треугольник является центральной частью скульптуры Гомомонумента в Амстердаме (1987), мемориала Розовый треугольник в Кёльне (1995), Гей-Лесби Мемориала в Сиднее (2001), Мемориального парка в Сан-Франциско (2003), памятника сексуальному разнообразию в Монтевидео (2005), памятника против гомофобии в Ситжесе (2006), памятника репрессированным ЛГБТ-людям в Барселоне (2011), памятника репрессированным ЛГБТ-людям в Тель-Авиве (2014).

После весьма необычного «всплеска» температуры, которое произошло после возвращения домой с «этажей», несколько дней ничего особенного со мной не происходило. Я прекрасно себя чувствовала, если не считать того, что мысли о девочке с фиолетовыми глазами неотступно будоражили мой взвинченный мозг, цеплялся за каждую, даже абсурдную мысль, как бы и где бы я могла бы её снова найти... Множество раз возвращаясь на Ментал, я пыталась отыскать раннее нами виденный, но, казалось, теперь уже навсегда потерявшийся Вэйин мир – всё было тщётно... Девочка исчезла, и я понятия не имела, где её искать...
Прошла неделя. Во дворе уже ударили первые морозы. Выходя на улицу, от холодного воздуха пока ещё непривычно захватывало дыхание, а от ярко слепящего зимнего солнышка слезились глаза. Робко припорошив пушистыми хлопьями голые ветви деревьев, выпал первый снег. А по утрам, раскрашивая окна причудливыми узорами, шаловливо гулял, поблёскивая застывшими голубыми лужицами, весёлый Дедушка Мороз. Потихоньку начиналась зима...
Я сидела дома, прислонившись к тёплой печке (дом у нас в то время ещё отапливался печами) и спокойно наслаждалась чтением очередной «новинки», как вдруг почувствовала уже привычное покалывание в груди, в том же месте, где находился фиолетовый кристалл. Я подняла голову – прямо на меня серьёзно смотрели огромные, раскосые фиолетовые глаза... Она спокойно стояла посередине комнаты, такая же удивительно хрупкая и необычная, и протягивала мне в своей крошечной ладошке чудесный красный цветок. Первой моей панической мыслью было – быстрее закрыть дверь, чтобы не дай Бог, никто не вошёл!..
– Не надо, меня всё равно никто кроме тебя не видит, – спокойно сказала девчушка.
Её мысли звучали в моём мозгу очень непривычно, как будто кто-то не совсем правильно переводил чужую речь. Но, тем не менее, я её прекрасно понимала.
– Ты меня искала – зачем? – внимательно глядя мне в глаза, спросила Вэя.
Её взгляд был тоже очень необычным – как будто вместе со взглядом она одновременно передавала образы, которых я никогда не видела, и значения которых пока, к сожалению, ещё не понимала.
– А так? – улыбнувшись, спросила «звёздная» малышка.
У меня в голове что-то «вспыхнуло»... и открылось умопомрачительное видение совершенно чужого, но необыкновенно красивого мира... Видимо того, в котором она когда-то жила. Этот мир был чем-то похож на уже нами виденный (который она себе создавала на «этажах»), и всё же, чем-то чуточку отличался, как если бы там я смотрела на рисованную картину, а сейчас вдруг увидела эту картину наяву...
Над изумрудно-зелёной, очень «сочной» землёй, освещая всё вокруг непривычным голубоватым светом, весело поднималось потрясающе красивое и яркое, фиолетово-голубое солнце... Это наступало чужое, видимо инопланетное, утро... Вся буйно растущая здесь зелень, от падающих на неё солнечных лучей, сверкала золотисто-фиолетовыми бриллиантами «местной» утренней росы, и, счастливо ими умываясь, готовилась к наступающему новому чудесному дню... Всё вокруг благоухало невероятно богатыми красками, слишком яркими для наших, привыкших ко всему «земному», глаз. Вдали, по покрытому золотистой дымкой небу клубились почти «плотные», нежно-розовые кудрявистые облака, похожие на красивые розовые подушки. Неожиданно, с противоположной стороны небо ярко вспыхнуло золотым.... Я обернулась, и от удивления застыла – с другой стороны царственно поднималось невероятно огромное, золотисто-розовое, второе солнце!.. Оно было намного больше первого, и казалось, было больше самой планеты... Но его лучи, в отличие от первого, почему-то светили несравнимо мягче и ласковее, напоминая тёплое «пушистое» объятие... Казалось, это огромное доброе светило, уже устало от каждодневных забот, но всё ещё по привычке отдавало этой невероятно красивой планете своё последнее тепло и, уже «собираясь на покой», с удовольствием уступало место молодому, «кусачему» солнцу, которое ещё только-только начинало своё небесное путешествие и светило яро и весело, не боясь расплескать свой молодой жар, щедро заливая светом всё вокруг.
Удивлённо оглядываясь по сторонам, я вдруг заметила причудливое явление – у растений появилась вторая тень... И она почему-то очень резко контрастировала с освещённой частью – как будто светотень была нарисована яркими, кричащими цветами, резко противоположными друг другу. В теневой части воздух мерцал яркими миниатюрными звёздочками, вспыхивающими от малейшего движения. Это было сумасшедше красиво... и необыкновенно интересно. Пробудившийся волшебный мир звучал тысячами незнакомых голосов, будто радостно оповещая о своём счастливом пробуждении всю вселенную. Я очень сильно, почти наяву, почувствовала, насколько невероятно чистым был здесь воздух! Он благоухал, наполненный удивительно приятными, незнакомыми запахами, которые чем-то неуловимо напоминали запахи роз, если бы их было здесь тысяча разных сортов одновременно. Повсюду, сколько охватывал глаз, алели те же самые ярко-красные, огромные «маки»... И тут только я вспомнила, что Вэя принесла мне такой же цветок! Я протянула к ней руку – цветок плавно перетёк с её хрупкой ладошки на мою ладонь, и вдруг, в моей груди что-то сильно «щёлкнуло»... Я с удивлением увидела, как миллионами невиданных фантастических оттенков на моей груди раскрылся и засверкал изумительный кристалл... Он всё время пульсировал и менялся, как бы показывая, каким ещё он может быть. Я застыла в шоке, полностью загипнотизированная открывшимся зрелищем, и не могла отвести глаз от всё время по-новому открывающейся красоты...

1944 год. Владимир Набоков преподает в консерватории Пибоди, а его младший брат Сергей пытается выжить в концентрационном лагере Нойенгайме.

Примечание 1: Нашивка в виде розового равностороннего треугольника с вершиной, обращённой вниз, во времена нацистской Германии использовалась для идентификации в концлагерях гомосексуалов.
Примечание 2: У текста есть своеобразный канон - книга Пола Рассела "Недоподлинная жизнь Сергея Набокова", образ Сергея Набокова взят именно из нее, так как о реальном Сергее не осталось практически никакого наследия, кроме нескольких писем и пары фотографий. Непохоже, чтобы его _хотели_ помнить, в первом варианте своих мемуаров "Память, говори" Владимир Набоков своего брата и вовсе не упомянул.
Концлагерь и звонки в квартиру Набоковых - реальные факты.
Примечание 3: Автор не очень любит Владимира Набокова и это заметно.

Мне довольно того, чем наделил меня Бог.
Я верю: Он создал нас, чтобы мы
полностью проживали наши жизни.
Пол Рассел

1943

Для полноправного сходства с каким-нибудь культурным сборищем времен Веймарской республики нашему бараку не хватает разве что сизых облаков сигаретного дыма. Общество только вот сугубо мужское. Свет так же приглушен, если можно, конечно, сказать "приглушен" об одной нашей слабенькой лампочке; отовсюду слышна французская, польская, чешская речь; группки по углам - кто знает, о чем они могут говорить? Может быть обсуждают новый спектакль, книгу, картину, сплетничают в конце концов. Что там еще бывало на этих сборищах - вино, закуски? С этим тут, конечно, сложнее, и запах немытых тел немного мешает, хотя к нему я давно уж привык.

Удивительно, как быстро забываются детали той давней довоенной жизни. Общие впечатления, какие-то картины часто встают перед глазами, иногда всплывают разрозненные кусочки - лица, цвета, мелодии, даже запахи и вкусы, но не получается представить какую-то картину целиком, досконально вспомнить каждую мелкую деталь. Сказывается то, что наблюдательность никогда не была главной чертой моего характера. Много лет назад, еще до принятия 175 параграфа, до первой тюрьмы, в те давние времена, в существование которых я сам уже почти не верю, я был слишком легким, правда, исключительно в поведенческом смысле. Ничего не занимало моего внимания надолго, я порхал, насколько позволял, конечно, мой тогдашний вес, по салонам и кафе, разным компаниям, из постели одного любовника в постель другого, нигде не задерживаясь надолго. Даже первые звоночки грядущих перемен в жизни берлинских Schwule (немецкий аналог слова "гей" - авт . ) прошли мимо меня, потом я пропустил удары колокола над ухом, так что все грядущие события, произошедшие после первого моего ареста, абсолютно закономерны. Я человек, который два раза возвращался в тюрьму из-за случайных любовников, оказавшихся провокаторами, два раза садился по доносу соседей, а один раз ухитрился попасться в облаву полиции в гостинице. Я староват для службы в Африканском легионе, да и вообще для службы, так что из последней тюрьмы меня отправили в Ноейнгайме, признав, похоже, не поддающимся перевоспитанию. Всему же виной, если подумать, как раз и оказывается мое вопиющее верхоглядство и проклятая легкость характера.

Теперь же наблюдательность - залог не только выживания, но и сохранения здравого ума. Наблюдая, давая оценку всему и вся, я сохраняю в первую очередь собственный рассудок. Дефицит общения для человека моего склада довольно неприятная штука, но я немец, и, учитывая то, из-за кого мы, собственно, все тут оказались, моих сокамерников трудно винить в отказе общаться со мной.

Чаще всего я склоняюсь к мысли, что нет, не захотел бы. Никто не хочет перемолвиться с нами лишним словом, даже другие заключенные сторонятся нас. Впрочем, как и охрана, что как раз неплохо, этим Нойенгайме выгодно отличается от тюрем, в которых мне приходилось бывать, и филиалов Нойенгайме, где побывали мои соседи по бараку. Лагерь находится в черте Гамбурга, к нашим охранникам приходят городские девушки, плюс у нас даже есть свой бордель для капо, так что привычную для многих Arschficker (от Arsch - анус и ficken - совокупляться, уничижительный аналог слова "гей". В некоторых лагерях гомосексуальные узники носили жёлтую ленту с буквой "А" - авт . ). роль средства для снятия напряжения выполняют все-таки женщины. Это несомненный плюс, в конце концов, во всем стоит искать плюсы. Разумеется, без насилия не обходится, но в гораздо меньшем объеме, чем могло бы быть. Для человека непосвященного это, не сомневаюсь, звучит ужасно, но остались ли еще непосвященные в Великом Рейхе? Ужас ты испытываешь только первые пару месяцев, потом, если остаешься в живых, все равно стараешься адаптироваться. Большинство из нас понимает, что этот лагерь - конечная точка нашего жизненного пути, и только от нас самих зависит, как и в каком душевном состоянии проведем мы оставшееся время. Все-таки сходить с ума специально еще никто научился, так что приходится адаптироваться. Мне было даже проще, я почти непрерывно сидел в тюрьмах с тридцать седьмого года, а последний раз пробыл на свободе всего лишь полтора месяца, что воспринималось скорее как короткий отпуск от тюремно-лагерной действительности.

Точное следование правилам и выполнение команд (даже самых абсурдных) - единственный способ обеспечить себе относительно спокойную жизнь в лагере. При попадании сюда всегда остро встает языковой вопрос. Ты не понимаешь, что говорит тебе охрана, ты не знаешь свой номер, не выполняешь команды, а значит, получаешь наказания. Я из Берлина, но и мне первое время сложно было привыкнуть к гамбургскому акценту, остальным же приходится совсем туго. Каждый вечер барак превращается в кружок любителей немецкого, все пытаются вспомнить какие-то крохи, которые когда-то знали, хотя бы зазубрить номера. Возможно, я мог бы помочь, но за помощью они не обращаются. Очень необычное ощущение для человека, которого всегда любили в обществе - оказаться изгоем среди изгоев.

Последний месяц жизнь начала казаться мне совсем безрадостной, остальным заключенным запретили подходить к Arschficker ближе, чем на пять метров, и я лишился даже тех крох общения, которые удавалось урвать. Я не из тех людей, которые могут быть бесконечно заняты сами собой, мне нужен разговор, нужен собеседник, без этого я не могу. Никогда не мог. Мне нравится отдавать себя другому человеку, будь он любовником или просто собеседником, нравится видеть ответ на свои слова или действия, нравится слышать. Я как пустой сосуд, который наполняется за счет других. Бесконечные внутренние монологи меня не спасают, начинаясь с самых невинных воспоминаний, они в конце концов приводят к совершенно неутешительным выводам. Будь я хоть немного умнее - сейчас был бы на свободе, не уезжал бы из Берлина, жил бы все там же, туда же ходил, все-таки сколько не закрывай наши заведения, они появляются снова и работают вплоть до новой облавы. Когда-то я хотел путешествовать, хотя мне вполне хватало Берлина, поэтому мечта о путешествиях была сродни некоему плану, которому я когда-нибудь в будущем обязательно собирался последовать. Мечта (в извращенном смысле, конечно) сбылась. В тюрьмах меня славно помотало по Германии, теперь я в Гамбурге, о которого, впрочем, видел только район за оградой лагеря. Теперь я мечтаю о том, что все происходящее со мной сейчас когда-нибудь волшебным образом закончится, я смогу вернуться в Берлин и не уезжать никогда. Эти мысли и ужасный холод в бараке не дают мне спать. Похоже, я сам себе поднадоел за все это время одиночества. Дошел до того, что каждую ночь прошу Судьбу, чтобы хоть что-то изменилось. Кажется, она меня все-таки услышала.

Сержа Набокова к нам перевели несколько дней назад. Насколько я понял из рассказов, сначала его определили в трудовой лагерь Вальхайде на производство кирпича, потом отправили сюда, но в политический отряд, так как его арестовывали по обвинению в произнесении подрывных речей (staatsfeindlichen Äußerungen), когда же выяснилось, что он уже сидел по 175 параграфу в сорок первом, красный треугольник на его робе стал розовым, а Серж оказался у нас. Наш барак, кажется, готов носить его на руках. Он говорит по-французски, по-немецки, по-английски, по-русски и, кажется, даже немного по-польски. Он русский, но еще из тех русских, которые не застали Советы, я думаю, поэтому он до сих пор жив, хоть и плоховато выглядит. Ну а самое главное, у него нет предубеждения к немцам, и он сам заговорил со мной в первый вечер. Я чуть не умер от счастья, хотя старше его почти в два раза.

1944

Серж слабел с каждым днем, это было практически незаметно, если не обращать внимания, но мы разговаривали каждый день, и я не мог не замечать. Он безумно мне нравился. Несмотря на все, что с ним происходило здесь и до Нойенгайме, он сохранил сострадание, сохранил очень тонкую душу. Он пытался помочь всем вокруг, забывая о себе. Мне до слез почти жаль, что мы не встретились в Берлине еще до войны. Я мог бы любить такого человека, любить его всю жизнь и всем сердцем - он, кажется, воплощает в себе все, что я всегда искал в людях. Я любил его тогда, но совсем другой любовью, скорее как брата. У меня, у всех нас уже не осталось никаких плотских желаний, спасибо лагерным порядкам, но я все же чувствовал какие-то их отголоски.

Каждый вечер, после того как Серж помогал всем, кто хотел воспользоваться его языковыми способностями, мы подолгу разговаривали. Я немного могу рассказать о себе, поэтому расспрашивал его и понимал, что эта жизнь достойна пера романиста. Серж называл себя человеком без родины, так как страна, породившая его, сгорела в огне революции. Он жил в Англии и Франции, но решил считать своей новой родиной именно Германию, так как наша страна подарила ему самую большую любовь в жизни, которую он, впрочем, тоже потерял. Много он рассказывал о своей семье, о дворянских буднях в Петербурге, детских увлечениях и влюбленностях, попытках родителей вылечить его от "пагубной склонности", об отце и дяде, о брате, любви которых он так и не смог добиться, о поезде, навсегда увезшим их из России, об Оксфорде, Париже, о Дягилеве и Кокто, с которыми водил близкое знакомство. Немного, и то мне пришлось расспрашивать, рассказал о своем возлюбленном Германе и об их аресте в замке Васенштайн. После ареста Германа отправили в 999 Африканский легион, который, как известно, "марширует прямиком на небеса". Серж ничего о нем больше не слышал. Говорил, что не держит зла на тех, кто донес на них в полицию, так как это все равно случилось бы, если не в тот день, то на месяц позже. Сказал, что если и жалеет о чем-то, то только о том, что два года прятался от Германа по Европе как "застенчивая институтка". "Знаешь, Карл, - говорил он, - если бы я мог что-то изменить, я бы остался с Германом сразу же, в нашу первую встречу, потому что с первого взгляда было ясно, что это нечто большее, чем просто взаимный интерес. Будь я смелее, увереннее в себе, смог бы урвать у судьбы два лишних года". Мне кажется, он не хотел говорить о Германе не потому, что не хотел вспоминать, все-таки мы здесь, в Нойенгайме живем одними воспоминаниями, а потому, что чувствовал интерес с моей стороны и не хотел ранить меня лишним словом. Такой был человек.

Он часто вспоминал свою семью, их отношения, и я искренне не понимал, как можно было не разглядеть в Серже эту огромную чистую душу, такую кротость, как можно было не любить его. Его брат Владимир Набоков оказался известным писателем, книг которого я, признаться, не читал. Он эмигрировал в Нью-Йорк еще во время "Сидячей войны". Когда я спрашивал, почему же брат не забрал его с собой, Серж отвечал, что отец учил его, что "победить погромщиков можно, только противясь им". "Хотя, если серьезно, Карл, нансеновский паспорт, я не смог бы уехать даже если бы захотел. У Володи было приглашение от Нью-Йоркского университета, которое распространялось на его жену и детей. Меня он брать с собой и не собирался, хотя и удивлялся, неужели среди обширных моих знакомств не нашлось человека, готового выправить документы. Я не собирался бросать Германа, Герман не собирался бросать своих родителей, а после тюрьмы людей, готовых оказать мне какую-то помощь, не нашлось".

Мне сейчас кажется, что Серж, веря в то, что Герман давно уж сгинул в Африканском легионе, даже не рассматривал для себя возможность освобождения из Нойенгайме. Он стремился жить, а не выживать. Выживать в любом случае означало где-то обманывать, продумывать свою выгоду. Даже мне, все-таки лелеющем мечту о возвращении в мою тихую квартирку на Цигель-штрассе, приходилось иногда действовать исключительно в собственных интересах. Для Сержа приоритетом были интересы общественные, хотя бы потому, что у него не осталось никаких личных вещей - их он раздал более нуждающимся. Он сидел и практически держал за руку каждого, кому суждено было отправиться в лазарет и не вернуться оттуда. Еще он дружил с женщиной из "политических", как я понял, они вместе были в Вальхайде. Женщина была француженкой и, как мне кажется, вполне заслуженно носила свой красный треугольник. Несмотря на запрет другим заключенным близко подходить к Arschficker, они исхитрялись как-то встречаться и беседовать. Та женщина плохо владела немецким и Серж каждый раз пытался рассказать ей что-то, что потом могло пригодиться для жизни в лагере. Я не думаю, что именно она стала причиной смерти Сержа, она стала только звеном в череде причин, но все-таки я уверен, что Серж сознательно прошел по этому пути.

В тот день мы как обычно выстроились на плацу для переклички. Охранники выглядели даже более хмурыми, чем обычно, а перекличку проводил один из самых строгих, откровенно говоря, настоящий садист, как раз большой любитель "развлечений" с заключенными. Он провел перекличку, но не дал команд расходиться на работы. Прохаживался вдоль шеренги, вглядывался чуть ли не каждому в глаза, а потом негромко сказал, что вчера на территории лагеря был предотвращен бунт заключенных, что виновные наказаны, кроме одного человека, который должен был сыграть в бунте ключевую роль. "Я знаю кто этот человек, - говорил он. - Я назову его номер, и он должен будет выйти и принять заслуженное наказание. Здесь перед всеми вами. Если же он не выйдет, значит наказание понесут все".

Ему передали хлыст, а потом он назвал номер. Никто не выходил. Молчание висело тягостное, а через минуту из шеренги вытолкнули женщину, в которой я с некоторым усилием (зрение уже тогда начало подводить) узнал подругу Сержа. Охранник начал задавать ей вопросы, женщина молчала. Я думаю, она просто не понимала, о чем с ней говорят. Ничего страшного еще не случилось, но все были так напряжены самой этой сценой публичного допроса, страхом, что охраннику надоест забавляться с женщиной и он возьмется за остальных, что когда он, видимо отчаявшись получить ответ, знаками велел ей стать на колени, все наконец выдохнули, а с первым взмахом хлыста из шеренги выбежал Серж. Он упал на колени рядом с женщиной и стал что-то быстро-быстро говорить охраннику. Тот выслушал с каким-то странно-благосклонным видом, кивнул, отпустил женщину и дал знак уводить нас на работы. Серж в этот день на работах так и не появился.

Его привели в барак только вечером. Он не выглядел избитым или сломленным, только непривычно молчаливым. Никто не стал задавать вопросов насчет того, что с ним произошло. В конце концов каждый из нас хоть раз побывал в руках того охранника, и я сомневаюсь, что он отличался такой изобретательностью. Утром мы узнали, что Сержу теперь запрещено было есть, а также другим заключенным давать ему еду. Мы знали про такой вид наказания, но в Нойенгайме он не применялся еще ни разу. По сути, он просто означал медленную смерть, которая будет происходить на наших глазах. Мы были раздавлены, не знали как реагировать, а Серж улыбался. Так потянулись дни, их было немного, Серж становился еще тоньше, а потом мы поняли, что он, кажется, заболел дизентерией. Это означало лазарет, а также то, что мы больше никогда друг друга не увидим. Я в последний раз обнял Сержа, наверное я должен был что-то сказать, но не смог.
Просто не смог найти подходящих слов.

1966

Вера не любила телефонные звонки. Для работы мужу нужна тишина, абсолютная тишина! Суетные Нью-Йоркские улицы, шумные студенты - все, что не давало ему работать, от чего они бежали в тихую Швейцарию, могло быть разрушено одним телефонным звонком. Если бы Вера могла, она и вовсе выключила бы телефон, но Володя запрещал, говорил, что могут позвонить с работы или издательства, а он не хочет показываться невежливым.

Сегодня Вера была особенно раздраженной, телефон звонил беспрерывно, причем по каким-то глупейшим поводам. Когда он зазвонил в пятый раз за день, ей хотелось разбить проклятую трубку.

Да! - недовольно рявкнула она.
- Добрый день! - тихо прошелестел кто-то на том конце по-французски. - Я могу услышать Владимира? Это же квартира Набоковых, я не знаю правильно ли набрала, но Набоковы единственные в телефонном справочнике...
- Все верно, но Володя работает, я не могу его позвать, - строго ответила шелестящей женщине Вера.
- А с кем я говорю?
- С его женой Верой.
- Вера, меня зовут Эдит. Можно я поговорю с вами тогда?
- Говорите!
- Понимаете, Вера, сегодня девятое января, и в этот день умер брат Вашего мужа, Сергей. Мы вместе с ним были узниками Нойенгайме. Он спас мне жизнь, и умер тоже отчасти из-за меня. Вы понимаете, я просто почувствовала, что должна была поговорить с кем-то, кто знал Сергея. Вы же знали его?
- Да, мы встречались.
- Понимаете, он был удивительным человеком. Это ведь благодаря ему я выжила, я еще вышла замуж и родила детей. После Нойенгайме, понимаете, Вера! Он больше, чем жизнь мне спас! Это был Ангел Божий, а не человек. Ведь я действительно была тогда виновата. Мы пытались организовать бунт и я обещала, что в случае чего, возьму всю вину на себя. Мне тогда не хотелось жить. Когда же меня вызвали перед всем строем, мне вдруг безумно этого захотелось, хотя я понимала, что дело решенное. И вдруг Сергей, вы знаете, я ведь до сих пор не знаю, что он говорил тому охраннику, так и не выучила немецкий. Я даже не знаю, зачем я Вам это все рассказываю, наверное, Вам неприятно слушать мои откровения. Вы простите меня. Я когда звонила даже и не думала, что буду говорить. Столько лет прошло, а все как вчера было. Вы просто скажите мужу, что брат у него был невероятной доброты, и что умер он девятого января, сегодня, только в сорок четвертом, получается двадцать два года назад. Вы ему скажите, Вера!
- Я ему все скажу, Эдит. Не волнуйтесь.
- Спасибо Вам.

Вера повесила трубку и задумалась. Разумеется, она не будет говорить Володе об этих звонках, ему и без того частенько напоминают о безрадостных событиях прошлого. Сергей умер, но он сам выбрал свой путь, оставшись в Рейхе с этим Германом. Что же, по крайней мере, он не был, кажется, настолько бесполезным человеком, каким всегда ей казался.

Вечером телефон зазвонил снова. Володя все работал, а Вера села за переводы, пришлось бросить и идти поднимать истошно звенящую трубку.

Да!
- Здравствуйте, это квартира Набоковых? Просто этот номер...
- Единственный в справочнике. Да, Набоковых. Что Вы хотели?
- Я могу поговорить с Владимиром? - произношение такое жесткое "Владимир", в этот раз звонит явно немец, даже не швейцарец, как можно было бы подумать сначала.
- Владимир работает, я не могу его позвать. Что Вы хотели?
- А это, наверное, Вера, его жена, да?
- Абсолютно верно.
- Тогда я представлюсь, меня зовут Карл Кёлер, я звоню из Берлина. Сегодня девятое января, в этот день, да Вы и сами, я думаю, все знаете. Я был с Сержем в Ноейенгайме. Доскрипел до преклонных лет, а он вот двадцать два года уж в могиле. Вы знаете, Вера, я сам не знаю, почему решил Вам позвонить. Номер разыскивал, не поверите, месяц! А зачем звоню - не знаю. Почему-то кажется, что Сержу приятно было бы услышать брата, ну и Вас, конечно. Серж был человек невероятной души, наверное потому, что русский. Если и Ваш муж такой же, Вам несказанно повезло. Ну ладно, пора и мне. Всех благ. Прощайте, Вера.

Трубка неприятно запищала.

Вера вернулась к переводам, но никак не могла сосредоточиться. Как же так получилось, что человека, которого она всегда считала неглубоким, даже опасным, помнит и благодарит столько людей? Ведь это не первые звонки, неужели не разглядела она что-то особенное, что остальные увидели в Сергее?

Незадолго до полуночи Вера пошла навестить мужа, который так и не вставал из-за письменного стола.

Володя, идем спать, поздно уже.
- Сейчас, милая. Посмотри, написал вдруг сегодня, вставлю потом в "Speak, memory".

Вера наклонилась, вгляделась в расплывающиеся на бумаге ровные строчки: "Это одна из тех жизней, что безнадежно взывают к чему-то, постоянно запаздывающему, - к сочувствию, к пониманию, не так уж и важно к чему, - важно, что одним лишь осознанием этой потребности ничего нельзя ни искупить, ни восполнить..."

Знаешь, сегодня ведь девятое января.

розовый треугольник (: Rosa Winkel ) было одно из Badges концентрационного лагеря Nazi , использовано для того чтобы определить мыжских пленников внутри концентрационные лагери были посланы там из-за их. Каждый пленник должен нести треугольник на his or her куртке, цвет которой должен был классифицировать его согласовывая "к его виду." должно нести желтый badge , и "противообщественные индивидуалы" (часто, но исключительн,), черный треугольник .

Перевернутый розовый треугольник был международным символом и, и находится во-вторых в славолюбии только к флаг радуги .

История

Не весь из пленников с розовым треугольником определили как gay (иногда они были поженены к женщинам, и имели гомосексуальный секс только немного времен). Не каждое осуженное вниз Параграф 175 послал к концентрационному лагерю; в действительности, большая часть только была заключена в тюрьму. Большинств gay люди вытерпели и умерли в концентрационных лагерях Nazi фактическ несли желтая звезда (потому что они были и gay и). Как такие, трудно построить когерентную gay группу жертвы и подсчитать свои номера.

Пленник Erwin Schimitzek Розов-Treugol6nika, KZ .

Однако, общ принимаемый грубый предварительный подчет пленников которые несли розовый треугольник от 5.000 до 15.000. Для нон-Evre1stv, они некоторо имели общееа число погибших над средним. Причина для этого могла быть что они были часто одними и иногда избегаемыми и определяемыми вне на расстоянии потому что они были затаврены как gay (даже если gay секс был превалирующ в только гендер-otdelennom Nazi располагается лагерем.)

Те заключинные в турьму и сделанные для того чтобы нести розовый треугольник также никогда не recompensated Немецкое правительство . Если они продолжались быть открыто gay, то они смогли быть reimprisoned снова и снова, как был Heinz Doermer, которое служило 20 лет в итоге и в концентрационном лагере Nazi и в тюрьмах Федеральная республика Германии . Поправкы Nazi к параграфу 175, который повернул гомосексуализм от незначительня преступление в а, остало intact после войны на более дополнительные 24 лет.

Сегодня, менее знаны, что все еще живут чем 10 тех заключинных в турьму для гомосексуализма. В, репортажноая-документальн пленка Параграф 175 записал некоторые из их свидетельствований.

См. также

Источники и более дальнеишее чтение

• Подземная Жизнь: Мемуары gay еврейства в Nazi berlin (1999) Гад Beck (университетом давления wisconsin). .
• Высвобождение было для других: Мемуары gay survivor Nazi Holocaust (1997) Пиерре Сеел (группой книги Perseus).